Рассказы и повести

ще одна книга о первых месяцах войны... Самых долгих, самых тяжких... И вспоминается сразу Синцов из «Живых и мертвых)) Константина Симонова и старшина Басков из помести Бориса Васильева «А зори здесь тихие...». И его же юный Плужников из романа «В списках не значился».
В романе «Эшелон» голос Олега Смирнова прозвучал по-своему, здесь проявилось своеобычие художественного почерка писателя. Оно прежде всего в сочетании трагически высокого с прозаически бытовым.
Это сочетание и создает особую, неповторимо-личностную интонацию, характерную для «Эшелона». В истории любви главного героя романа к немецкой девушке Эрне и во всем подробном и точном воссоздании быта воинов-победителей в Германии весной сорок пятого года есть пронзительно лирические но¬ты ощущения героями мирной жизни, острого чувства такого необходимого и ставшего доступным после войны   счастья.
В новом романе Олега Смирнова «Прощание» («Воениздат», М., 1078 и «Роман-газета» № 19, 1979), где речь идет о трудном нравственном возмужании его главного героя Игоря Скворцова, лирические ноты звучат по-иному, по не менее сильно.
...В начале книги перед нами человек, безусловно, думающий, стремящийся объективно, в ущерб собственному спокойствию и служебному положению оценить обстановку на границе в последние предвоенные дни и подготовить заставу к любой неожиданности. Но это и человек, в чем-то неуверенный, не находящий душевного равновесия (история сложных отношений Скворцова с женой и ее сестрою Женей), казнящий себя за «запретную» любовь, пытающийся найти какой-то выход.
После тяжелою боя на заставе, когда из сорока двух бойцов в живых осталось двое, он — начальник заставы и старшина Лобода, когда в навсегда обожженной памяти осталась и гибель друга — комиссара Белянкина, и смерть во время газовой атаки двух мальчишек, его сыновей, перед нами уже другой человек, измученный, но выстоявший и знающий: что бы ни случилось, он должен жить и делать единственное нужное сейчас дело — сражаться.
Твердое это знание своей цели, назначения и долга помогает Скворцову мужественно держаться в не¬долгом плену, дает силы ему и Лободе совершить по¬бег из колош;ы пленных.
Это же чувство помогает герою, преодолев множество опасностей, сослать с лесах партизанский отряд, стать   его   командиром.
Олег Смирнов подробно и эмоционально точно раскрывает перед читателем не только смену событий и ситуаций в многоплановом романе. (Здесь и рассказ о судьбах солдат, ушедших вместе со Скворцовым от лесника Тышкевича и ставших ядром отряда имени Ленина, и резко очерченная история моральной де-градации ярого националиста, предателя Семена Кру-ковца, и короткая, но светлая «новелла» о любви Лободы и Лиды.)
Автор правдиво и содержательно говорит, и в этом основная заслуга романиста, о душевной эволюции своего героя.
Это прежде всего путь онемевшей от горя души Скворцова (после гибели близких) к новому постижению доброты, отзывчивости, человечности: путь, необходимый для настоящего командира, отвечающего за каждого человека в отряде.
Изменение сути души, обретение нового, человечески полного мироощущения, не ущемленного жестокостью окружающего, трудно дается герою. Ему приходится преодолевать в себе обостренное самолюбие, упрямство, отказываться от поверхностного взгляда на воюющих вместе с ним товарищей. (Показательны в этом смысле отношения Скворцова со своими начальником штаба и политруком — Новожиловым и Емельяновым.)
Но душевная перестройка — это тоже часть того долга, той высшей обязанности, что ощутил в себе Скворцов после боя на поверженной заставе.
Весь сложный процесс «оттаивания», возвращения к себе самой человеческой души воплотился в романе в истории привязанности Игоря Скворцова к «сыну отряда» — Василю.
Зарождение и обретение новой любви завершает очередной, самый нелегкий этап нравственного воз-рождения героя, которое и стало центром тяжести нового романа Олега Смирнова.
Но глубинным, внутренним центром. На поверхности — достоверные картины боев, жизни и быта партизанского отряда, рассказы об обнаженных войной судьбах людей (иногда впрямую не связанные с основной сюжетной линией, как, например, история человека по прозвищу Трость — типичного обывателя, трусливо приветствующего «новый порядок», а потом заплатившего этому порядку честью дочери, прозревшего и сумевшего стать помощником подпольщиков). Внутри — повествование о беспрестанной работе, души Игоря Скворцова.
Естественно, что такой подход к художественному воплощению образа «моногероя» потребовал от писателя последовательности исследования характера от самых его истоков, погружения в эмоции и психологию Скворцова, что достаточно непросто сочетать с остросюжетным, динамичным повествованием. Олег Смирнов сумел найти такое сочетание. Стилистическую манеру автора «Прощания» прежде всего характеризует подчеркнутая скупость изобразительных средств при одновременном стремлении к зримо выпуклому описанию действительности. Определения Смирнова всегда лишены «цветистости», а метафора точна и прицельна.
Значительное место в романе занимают воспоминания Скворцова.  Рассказ  о детстве Игоря,  да  еще  в форме собственных его воспоминаний, позволяет   не только добиться психологической   точности   рисунка ,      образа, но и сообщить всей личностной линии романа ту лирическую интонацию, что заодно с изображением объективней реальности войны создает художественное   своеобразие   произведения.
Новая книга Олега Смирнова достойно продолжит ряд, в котором стоят современные произведения Бориса Васильева,   Василя   Быкова,   Юрия   Бондарева...
Так читает сегодня Арсений Тарковский. Так читает Самойлов».
Так читает и Левитанский. На пластинке записаны стихотворения из двух его последних книг. Ю. Левитанский обладает редкостным умением в ы с т р а ивать книгу, когда каждое стихотворение развивает сквозной сюжет всего сборника. Точно так и на пластинке: композиция каждой из ее сторон стройна и завершенна, но обе они естественно связываются между собой, дополняют друг друга, как две части большого произведения.
Левитанскому удалось построить уже однажды выстроенное. Более того, он восполнил брешь, зиявшую в структуре «Кинематографа», прочитав не вошедший в книгу «Сон о дороге» (он стал как раз вершиной всей композиции). Не грех отметить, что пластинка Ю. Левитанского упредила выход «Дня такого-то», и те, кто слушал ее вместе со мной, не могли потом, при обнаружении в книге «Белой баллады», «Попытки утешенья» или «Плача о господине Голядкине», оградиться, освободиться от звучавших в памяти интонаций и тембра голоса поэта. Не декламация, а размышление вслух. То, что вдруг сковывает или отвлекает автора на публике, исчезает в пустой гулкой студии, один на один с микрофоном, и тогда резче выделяется исповедальность стиха, высокая духовность лирического монолога. И еще одна пластинка. Здесь уже не дополнение к облику стихотворца, не пояснение к печатному тексту и не прояснение его. Тут — судьба. Судьба Николая Тарасова, ушедшего от нас три года назад. Повесть в стихах о жизни поэта, прочитанная им самим. Его исповедь, как отмечает, представляя пластинку, Лев Озеров.
еперь уже трудно будет не слушать хотя бы изредка его юношеский голос, не повторять про себя его удивительные строки: «Цепенеют клодтовские кони на почти придуманном мосту», «Консервативная природа дает нам мужества пример», «На повороте о коробку дома зеленой спичкой чиркнуло так¬си». Трудно будет не послушать во второй и в десятый раз маленькие тарасовские шедевры — «Опередил ли кто-то генуэзца», «Три строфы к портрету», «У дома Гёте». Пластинка Николая Тарасова глубоко Еолнует еще и потому (или прежде всего потому), что создавалась посмертно, на основе магнитофонных записей, по счастью, сделанных и сохраненных другом поэта А. Белостоцким. Запись любительская, далекая от совершенства, но буквально дрожь пробирает, когда сквозь шуршание пленки, сквозь гул «фонящего» микрофона, сквозь годы слышишь шорох перевернутого поэтом бумажного листа со стихами, скрип стула, слабую реплику кого-то из сидящих там, рядом, когда Тарасов запинается или оговаривается.
На пластинке пятьдесят три стихотворения. Это много. И дело не только в том, что стихи у Тара¬сова большей частью недлинные. Можно и короткие стихи читать медленно, с паузами и перерывами. Но как записано было на пленке, так перенесено и на пластинку: без передышки, в энергичном, спортивном ритме (определение не случайное, по¬скольку Тарасов более двадцати лет был спортивным журналистом). К этой пластинке, к этому ее ритму трудно приноровиться. Ее надо ставить на проигрыватель многократно, останавливать после каждого стихотворения, прослушивая его повторно. И тогда вполне поймешь, перечитывая предисловие Л. Озерова, смысл одной его фразы: «Он любил читать свои стихи». Поймешь, что вкладывал в эту запись Николай Тарасов, даже не предполагая, что она ста¬нет пластинкой.
...Три пластинки, три поэта. Означает ли мой выбор, что другие заслуживают меньшего интереса и внимания? Конечно, нет. Я всего лишь хотел выделить наиболее характерные черты работы фир¬мы «Мелодия», студии грамзаписи по созданию зву¬чащей поэтической антологии нашего времени.
Поэтических пластинок у нас выпущено уже очень много, не пять и не десять, а десятки — нд все настроения и вкусы. Однако работа эта по-на¬стоящему только начинается. Поэтическая пластинка давно стала явлением культурной жизни, литературного процесса.
Поэтическая пластинка надежно обрела обложку с портретом автора и заглавием. Вряд ли она легко сдаст свои внушительные позиции: сколько возможностей еще не использовано ею! Она непременно придет к слиянию буквы и звука: можно будет одно¬временно читать и слушать стихи. Я допускаю даже, что такая пластинка может быть иллюстрированной (прообразы таких синтетических книг-пластинок у нас есть —журнал «Кругозор», книги издательства «Современник» с пластинкой-вкладышем).
Будущее пластинки способно неожиданным образом проявиться при сочетании слова и музыки. Об этом думаешь, слушая пластинку, созданную Юнной Мориц в содружестве с Татьяной и Сергеем Никитиными. Как сильно может прозвучать пластинка с классическими музыкальными произведениями в исполнении Рихтера или Образцовой и стихотворениями о музыке в авторском исполнении! У нас есть, наконец, поэты, для которых выход пластинки не менее важен, чем выпуск книги,— я имею в виду Новеллу Матвееву, Александра Городницкого, Булата Окуджаву...
Наши поэты могут дать «Мелодии» — да простят мне уважаемые ее сотрудники — не меньше, чем она им. Нет еще ни одной поэтической пластинки — монолога, рассказа о своем понимании труда стихотворца, где стихи шли бы вперемежку с раздумьями об искусстве поэзии. Поэт, как никакой актер, свежо, остро, современно способен прочитать с пластинки любимые стихи — Пушкина, Некрасова, Тютчева, Фета, Блока, нашу советскую классику. Первые шаги, правда, уже делаются: Е. Евтушенко записал «Облако в штанах» Маяковского; вышли пластинки со стихами поэтовкомсомольцев 20-х годов, поэтов, погибших на фронтах Великой Отечественной войны, в исполнении их друзей и младших товарищей — поэтов наших дней.
В этом году к VII Всесоюзному совещанию молодых писателей вышла первая молодежная поэтическая пластинка. Хочется верить, что за этой первой ласточкой последуют и другие...
Пластинка не замена книги. Пластинка не сможет избавиться от недостатков, данных ей со дня рождения,— ее не возьмешь с собой в дальнюю дорогу, не сразу «раскроешь» там, где нужно именно сейчас, в эту минуту. В чем-то она должна уступать книге. Достоинства же разовьются в ней, воспитывая в читателях, слушателях истинную чуткость восприятия поэтического языка, дозволяя им не только читать письма от далеких близких единомышленников, но и слышать их добрые голоса в непосредственной близости от себя, от своего — настроенного в унисон этим голосам — сердца.